Неточные совпадения
«А
генералов надобно?» —
Спросил их купчик-выжига.
— Кавардак и катавасия. Ко мне в квартиру влезли, с винтовками,
спрашивают: «Это вы
генерал Голомбиевский?» — такого, наверно, и в природе нет.
— А
спроси его, — сказал Райский, — зачем он тут стоит и кого так пристально высматривает и выжидает?
Генерала! А нас с тобой не видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои бумаги? Не будем распространяться об этом, а скажу тебе, что я, право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
Генерал затянулся, хлебнул чаю, затушил папироску о малахитовую пепельницу и, не спуская узких, заплывших, блестящих глав с Нехлюдова, серьезно слушал. Он перебил его только затем, чтобы
спросить, не хочет ли он курить.
Paз в неделю старый
генерал по долгу службы обходил все казематы и
спрашивал заключенных, не имеют ли они каких-либо просьб. Заключенные обращались к нему с различными просьбами. Он выслушивал их спокойно, непроницаемо молча и никогда ничего не исполнял, потому что все просьбы были не согласны с законоположениями.
— А, — одобрительно сказал
генерал, закрыв глаза. — Но как узнаешь, если свет у всех один? —
спросил он и, опять скрестив пальцы с художником, сел за столик.
—
Спроси, встала ли Анна Васильевна, — сказал
генерал денщику, — и подай еще чаю. Еще что-с? — обратился
генерал к Нехлюдову.
— «А
спроси, — отвечаю ей, — всех господ офицеров, нечистый ли во мне воздух али другой какой?» И так это у меня с того самого времени на душе сидит, что намеднись сижу я вот здесь, как теперь, и вижу, тот самый
генерал вошел, что на Святую сюда приезжал: «Что, — говорю ему, — ваше превосходительство, можно ли благородной даме воздух свободный впускать?» — «Да, отвечает, надо бы у вас форточку али дверь отворить, по тому самому, что у вас воздух несвежий».
— Именно тебя, — усмехнулся Ракитин. — Поспешаешь к отцу игумену. Знаю; у того стол. С самого того времени, как архиерея с
генералом Пахатовым принимал, помнишь, такого стола еще не было. Я там не буду, а ты ступай, соусы подавай. Скажи ты мне, Алексей, одно: что сей сон значит? Я вот что хотел
спросить.
Обед был большой. Мне пришлось сидеть возле
генерала Раевского, брата жены Орлова. Раевский был тоже в опале с 14 декабря; сын знаменитого Н. Н. Раевского, он мальчиком четырнадцати лет находился с своим братом под Бородином возле отца; впоследствии он умер от ран на Кавказе. Я рассказал ему об Огареве и
спросил, может ли и захочет ли Орлов что-нибудь сделать.
«Разве что-нибудь учебное, грамматику какую, что ли, пожалуй, можно, а не то надобно
спросить генерала».
Снова влетел Дубельт, этот раз приосанившись и застегнувшись. Он тотчас обратился к
генералу и
спросил, что ему нужно?
Генерал правильно, как ординарцы говорят, когда являются к начальникам, отрапортовал...
— Что делать с вашими? —
спросил казацкий
генерал Иловайский, — здесь оставаться невозможно, они здесь не вне ружейных выстрелов, и со дня на день можно ждать серьезного дела.
Николай раз на смотру, увидав молодца флангового солдата с крестом,
спросил его: «Где получил крест?» По несчастью, солдат этот был из каких-то исшалившихся семинаристов и, желая воспользоваться таким случаем, чтоб блеснуть красноречием, отвечал: «Под победоносными орлами вашего величества». Николай сурово взглянул на него, на
генерала, надулся и прошел. А
генерал, шедший за ним, когда поравнялся с солдатом, бледный от бешенства, поднял кулак к его лицу и сказал: «В гроб заколочу Демосфена!»
Почему этот важный
генерал может беспричинно разрушить существование целой семьи, и никто не
спросит у него отчета, правильно ли это сделано.
— Гм!.. Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто… Что-то ветром подуло… Знобит… Ты отведешь ее к
генералу и
спросишь там. Скажешь, что я нашел и прислал… И скажи, чтобы ее не выпускали на улицу… Она, может быть, дорогая, а ежели каждый свинья будет ей в нос сигаркой тыкать, то долго ли испортить. Собака — нежная тварь… А ты, болван, опусти руку! Нечего свой дурацкий палец выставлять! Сам виноват!..
[Н. См-ий рассказывает, что еще так недавно, в 1885 г.,
генерал, принимая в свое ведение сахалинские войска,
спросил у одного солдата-надзирателя: — Для чего у тебя револьвер?
— Как, Настасья Филипповна! Разве вы уж знаете и Настасью Филипповну? —
спросил генерал.
— Очень может быть, хотя это и здесь куплено. Ганя, дайте князю бумагу; вот перья и бумага, вот на этот столик пожалуйте. Что это? — обратился
генерал к Гане, который тем временем вынул из своего портфеля и подал ему фотографический портрет большого формата, — ба! Настасья Филипповна! Это сама, сама тебе прислала, сама? — оживленно и с большим любопытством
спрашивал он Ганю.
— Мое мнение, друг мой, — высказался
генерал, — что тут нужна теперь, так сказать, скорее сиделка, чем наше волнение, и, пожалуй, благонадежный, трезвый человек на ночь. Во всяком случае,
спросить князя и… немедленно дать покой. А завтра можно и опять принять участие.
— Так что ж из того? — сухо
спросил генерал, ненавидевший Фердыщенка.
— Жаль? Почему же? —
спросил генерал с любезным смехом и не без самодовольствия отпил шампанского.
— А
генерал? — вдруг
спросил он.
Но Лизавета Прокофьевна не удостоила взглянуть на него. Она стояла гордо, выпрямившись, закинув голову и с презрительным любопытством рассматривала «этих людишек». Когда Ипполит кончил,
генерал вскинул было плечами; она гневно оглядела его с ног до головы, как бы
спрашивая отчета в его движении, и тотчас оборотилась к князю.
Даже
генерал был так любезен, что пробормотал что-то успокоительное и любезно
спросил Лизавету Прокофьевну: «не свежо ли ей, однако же, на террасе?» Он даже чуть было не
спросил Ипполита: «давно ли он в университете?», но не
спросил.
— Ах, боже мой! Я
спрашиваю, что сказал
генерал, когда вы отыскали под стулом бумажник? Ведь вы же вместе прежде отыскивали.
— Какой сын Павлищева? И… какой может быть сын Павлищева? — с недоумением
спрашивал генерал Иван Федорович, с любопытством оглядывая все лица и с удивлением замечая, что эта новая история только ему одному неизвестна.
—
Генерал Иволгин, отставной и несчастный. Ваше имя и отчество, смею
спросить?
Князь прямо и несколько раздражительно
спросил Лебедева, что думает он о теперешнем состоянии
генерала и почему тот в таком беспокойстве? В нескольких словах он рассказал ему давешнюю сцену.
Предложение его было принято;
генерал давным-давно, чуть ли не накануне первого посещения Лаврецкого,
спросил у Михалевича, сколько у него, Лаврецкого, душ; да и Варваре Павловне, которая во все время ухаживания молодого человека и даже в самое мгновение признания сохранила обычную безмятежность и ясность души, и Варваре Павловне хорошо было известно, что жених ее богат; а Каллиопа Карловна подумала: «Meine Tochter macht eine schöne Partie», [Моя дочь делает прекрасную партию (нем.).] — и купила себе новый ток.
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибоедов в «Горе от ума» сказал: «Что за тузы в Москве живут и умирают»), видя на бале у московского военного генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью (он знал, хоть по фамилии, всю московскую публику),
спрашивает Зубкова: кто этот молодой человек? Зубков называет меня и говорит, что я — Надворный Судья.
Император Николай, встретя в Москве, при коронации, генерал-губернатора Лавинского,
спросил его: «А что наши, Й думаю, уже в Нерчинске?» Лавинский молча поклонился.
— Все отлично, так что же, ты думаешь, выдумали? «Дайте, — говорят начальнику своему, — дайте нам свечечки кусочек». Доложили сейчас
генералу,
генерал и
спрашивает: «На что вам свечечки кусочек?»
— Ну и хорошо; ну и положим, что должность, как ты говоришь, самостоятельная; ну что же я на ней сделаю? —
спрашивал в углу Ипполит у Вязмитинова, который собирался сейчас просить о нем какого-то
генерала.
— Какие документы? Что это такое документы? — с гримаской
спросила Бертольди. — Кого это может компрометировать? Нам надоела шваль, мы ищем порядочных людей — и только. Что ж, пусть все это знают: не
генерала же мы к себе приглашаем.
— Дома
генерал? —
спросил он лакея.
— Стань, милый, поближе; тебя
генерал хочет
спросить.
— Там кто теперь генерал-губернатором? —
спросила она после долгого размышления.
— А позвольте узнать, —
спросил, вежливо покашливая, сухонький
генерал. — Позвольте узнать, почтеннейший, чем вы изволите заниматься?
Раз у отца, в кабинете,
Саша портрет увидал,
Изображен на портрете
Был молодой
генерал.
«Кто это? —
спрашивал Саша. —
Кто?..» — Это дедушка твой. —
И отвернулся папаша,
Низко поник головой.
«Что же не вижу его я?»
Папа ни слова в ответ.
Внук, перед дедушкой стоя,
Зорко глядит на портрет:
«Папа, чего ты вздыхаешь?
Умер он… жив? говори!»
— Вырастешь, Саша, узнаешь. —
«То-то… ты скажешь, смотри!..
Наконец, в изнурении от ран и усталости, я падаю на землю и кричу: «Победа!»
Генерал подъезжает ко мне и
спрашивает: «Где он — наш спаситель?» Ему указывают на меня, он бросается мне на шею и с радостными слезами кричит: «Победа!» Я выздоравливаю и, с подвязанной черным платком рукою, гуляю по Тверскому бульвару.
— Ну, ступайте, приду! — И вскоре за тем вышла, с сильно растрепанной головой. Она была довольно молода и недурна собой. — Ну, что вам еще надо? —
спросила она
генерала.
— Что, недурна? —
спросил с удовольствием
генерал.
— Это почему? —
спросил Вихров, не зная еще, что, собственно,
генерал разумеет под выгодой.
— Отчего же? —
спросил генерал больше с любопытством, чем с удивлением.
— А, это хорошо! Что ж вы ужинали? —
спросил ее
генерал.
— И не пошалили ни разу и нигде? —
спросил доктор уже почти на ухо
генерала.
— Ну, что же, только и есть? —
спросила Эмма насмешливо
генерала.
— Не хуже? —
спросил, улыбаясь всем ртом от удовольствия,
генерал.
— Ты разве знаком с
генералом? —
спросил его тот, проходя мимо его.